Сергей Александрович Соловьев. Кинорежиссер. Родился 25 августа 1944 года.
Вы родились в Карелии, потом жили в Пхеньяне, Питере и переехали в Москву когда Вам было 17 лет. Расскажите, как проходило освоение столицы.
Я ее не осваивал. С самого начала своей московской жизни я сразу попал в ее интеллектуальный эпицентр. Можно даже сказать, в эпицентр вообще тогдашней живой жизни. Я учился в мастерской Михаила Ильича Ромма. Только что передо мной эту мастерскую закончили Григорий Чухрай, Василий Шукшин, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский. А в нашей мастерской учились, допустим, Динара Асанова и Витя Титов. Даже одно перечисление этих имен, говорит о том, что никаких завоеваний Москвы никому из нас не надо было делать. В каком-то смысле это Москве нужно было завоевывать нас. И сознание того, что мы живем в центре художественных интересов тогдашнего кино, что занимается в элитарнейшей мастерской, в элитарнейшем лицее — существовало с самого начала. Несмотря на то, что мы все приехали в Москву, Бог знает откуда. Динара, например, из какого-то очень небольшого киргизского села, где я, даже не убежден, была ли там киноустановка. Многие оказались здесь из каких-то очень далёких уголков страны. Это знаете как у марксистов, так и в деле освоения Москвы, из первобытно-общинного строя надо через рабовладельчество, феодализм, пройдя все стадии, двигаться в коммунизм… Так вот, мы, нарушая все законы марксизма, поселились сразу в коммунизме.
Сразу понимали в мастерскую какого уровня пришли учиться?
1 сентября, когда мы впервые пришли на занятия, через 15 минут после того как началась лекция, в аудиторию засунул голову какой-то неизвестный нам персонаж. Но Ромм, не удивившись, позвал: «Заходи, заходи…». Персонаж развернул газетный сверток, который был у него подмышкой и вытащил оттуда «Венецианского льва». Это был Андрей Тарковский, только что вернувшийся из Венеции, со Львом за «Иваново детство». Вот вначале заглянул в мастерскую, повидать Ромма. Ромм предложил: «Ну давай тебе поаплодируем что ли? Мы тебя поздравляем!». Мы, конечно же, понимали что сидим в помещении, откуда завоевывают сначала, например Венецию, а потом и весь остальной мир.
С какими бытовыми трудностями Вы сталкивались?
О, этого рода трудностей было с переизбытком. Во-первых, катастрофически не было денег. Их не было вообще и никогда. Жилищные проблемы? Вспомнить страшно. Жили в стареньком общежитии ВГИКа. В одной комнатке — вчетвером, впятером. И только представьте себе что это была за жизнь! Но самое забавное, что когда все кончалось, мы с трудом расставались с этим своим жильем. Когда я поступал, в общаге еще продолжал жить Василий Макаревич Шукшин, который ВГИК давно окончил. А все никак не мог съехать из общежития. С одной стороны, дело ясное, ему собственно говоря, некуда было ехать. Эта «жилищная ситуация» вообще московским его проклятьем была. Он по-моему только за два года до смерти получил от властей какое-то человеческое жилье. Тоже скромное очень. Никак не отвечавшую его актерскому и писательскому имени. А так, он сидел в какой-то жалкой халупе. Девочки, дочки, по-моему уже тогда родились. Семья. А работать ему глобально негде было. Вот он и писал на откидной доске в туалете. У него в туалете была такая самодельная откидная доска. Все лучшее на ней написано. По-моему и «Разина» он в сортире написал. И все это знали. И никто палец о палец не хотел ударить. Вот в такого рода маразматических трудностях мы ухитрялись находить массу забавного и веселого. Во всяком случае, я и до сих пор безо всякой обиды и злобы вспоминаю свое пятиместное жилище: городок Моссовета, общежитие ВГИКа, комната №106.
И часто потом Вам приходилось переезжать?
Это был увлекательнейший процесс. Мы с женой адресов двадцать сменили! Снимали какие-то комнаты, квартиры, ошметки квартир. Чего мы только не снимали! Жили на улице Горького и у черта в ступе. Я великий знаток чрева Москвы, и все через процесс «снимания жилья».
Какие-то вещи Вы перевозили с собой из квартиры в квартиру?
Вещи? Да черт его знает! Я и не помню были ли у меня какие-нибудь вещи. Да и что вещами можно было назвать? Может быть плакат какой-нибудь, Или картинка. Знаете, у людей бывают способности к чему либо, особенно ярко выраженные. У меня, я точно это знаю, есть выдающиеся способности по организации жилья. Я особенно остро, да-да, на уровне тех самых выдающихся способностей, умею ощущать и воссоздавать свою собственную жизненную ауру практически в любом пространстве. Я эту ауру каким то образом таскаю за собой. Всю жизнь. Я из любого, самого нищенского или примитивного пространства могу сделать высокохудожественную среду для обитания. При чем за час или за два. Правда, я это не хвастаюсь.
Вы имеете в виду некие внешние изменения, переделки?
Это только у слабоумных бывают внешние переделки. Я знаю, что сейчас в Москве модная такая забава для кретинов: нанимают архитекторов, декораторов, дизайнеров, для того чтобы те сочинили им соответствующее жилье. Но можно ли допускать, что человек, взрослый, самодостаточный, с умом и душой — живет в ауре наёмного архитектора? Или в пространстве срисованном с гламурного журнала? Жить можно только в пространстве, как мне кажется, которое сохраняет твою собственную душевную ауру. Вот мне сейчас выпало счастье жить за городом, практически в лесу, в доме, в котором нет ни одного гвоздя, который был бы вбит минуя мою волю.
Дом мечты…
Ну зачем вы говорите такую пошлятину? Я похож на девочку Ассоль? Мечта – это самое пошлое и истрепавшее само себя слово. Я давно не мечтаю. В последний раз в годика, наверное, в четыре. Мечтал стать пожарником. Пожарником не стал и на этом мечтания мои закончились. Мечтать – стыдно. Если ты чего-нибудь хочешь и хочешь этого по-настоящему, то тут не мечтать нужно, а раскинуть мозгами: как этого добиться? А добиться можно всего. Нет ничего такого чего нельзя было бы добиться, если ты этого хочешь. Я человек взрослый и понимаю что говорю. За слова свои, так сказать отвечаю. Отвечаю за этот базар про мечты.
Когда Вы только приехали в Москву у Вас было проблемы с жильем…
Да что это жилье Вам далось! У вас с этим в Москве не клеится? Могу дать совет – выкиньте из лексикона слово «проблема». В этом слове есть что-то исключительно не русское. Это у иностранцев все проблема да проблема. Деньги сперли – проблема. Жена ушла – проблема. Живая жизнь это — вот и все. И нужно быть внутренне готовым к тому, что жизнь повернется не так. И деньги сопрут, и жена уйдет к другому. Как у нас там в пословице: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. От тюрьмы и от сумы. А вовсе не от проблемы сумы или проблемы тюрьмы.
А можете назвать места, по которым Вы гуляли?
Гулял в каком смысле? В смысле праздновал-выпивал или в смысле прогулка. Нет, я в Москве приехав, нигде не прогуливался. Да, откровенно говоря и до сих пор прогуливаться не приходится. Мне вообще кажется, что Москва слезам не верит и прогуливающихся не любит. Мне было 17 лет, когда я прилетел на самолете в Москву из Ленинграда. Первый раз увидел Москву, так сказать, с птичьего полета. И сразу прямым ходом в Шереметьево на автобус, а потом на троллейбус до ВГИКа. Там мне дали такой жилищный корешок и сказали: «Идите, сегодня переночуете в общежитии». Конкурс у нас был тогда 300 человек на место. И когда я пришел, все вповалку валялись на полу в какой-то комнате. И я с боку к ним прилег. Потом народ начал отсеиваться, отсеиваться… И через неделю я обнаружил одного себя в этой комнате. Это оказывается, даже не комната была, а зала для культмассовой работы! Мне и в голову не приходило для чего она предназначена! Но вот тогда понял, что дела мои идут неплохо.
И совершенно не гуляли в этом новом городе?
ВГИК – это такое заведение, в котором нужно работать. Желательно 24 часа в сутки. Но это невозможно, да. Шесть часов приходится откинуть на сон. А лучше все-таки восемь. Значит, двадцать четыре минус восемь это сколько получается? В субботу и в воскресение тоже. Вот в Петербурге я гулял. Прогуливался. Этот город так устроен.
И что Вы думаете о Питере?
Никакого Питера нет. Во всяком случае я такого города не знаю. Город называется Санкт-Петербург. Раньше и теперь. А между этим он назывался Ленинград. И я жил в городе Ленинграде. Город этот рассчитан на очень непростую жизнь души. Сам по себе. Он отдельный от всего мира. Может быть только еще один такой город, Венеция. Простодушные там не выживают – ни в Венеции, ни в Санкт-Петербурге. Нужно иметь очень непростой состав души, чтобы с этим городом общаться. И нельзя в нем просто жить. Потому что этот город требует общения. Город любит сначала высосать твою душу, измаять бессоницами белых ночей. Потом что-то тебе даст. И иногда такое, что определит твою жизнь. А Москва такая симпатично-раздолбайская. И вот в этом ее обоятельнейшем раздолбайстве есть своя необыкновенная человеческая прелесть. Если говорит о том, где человеку жить, — конечно я думаю в Москве. А гулять — ну конечно же в Питере!
Может тогда у Вас есть просто любимые места в столице?
Есть. Киностудия «Мосфильм». Здесь я люблю, как вы говорите – гулять. И работать здесь тоже люблю. Могу находится на студии 24 часа в сутки. И мне никогда не хочется уйти и погулять в другом месте, хотя я на «Мосфилье» 35 лет.
Вы смотрите на небо?
А что я так плохо выгляжу? Вы находите меня меня болезненным? Зачем мне туда смотреть? Ну, в крайнем случае, если на меня найдет стих, могу посмотреть прямо перед собой (показывает на холст с нарисованным небом на стене кабинета). У меня свое небо. Я на его фоне актеров снимаю. Выразительный по цвету и ритму холст. У меня свое небо и свое море. У меня все свое.
При всех Ваших премиях, заслугах и наградах, был ли момент, который Вы посчитаете за 15 секунд славы?
Пятнадцать секунд насчитать не могу. Но мгновение великой силы меня коснулось, я его пережил. Мы с товарищем стояли у поезда «Красная стрела» Москва-Ленинград. Была летняя ночь. Он мне показывал портретные миниатюры на кости XVIII века. На перроне было темно, а из окон вагона падал свет. И мы стояли совсем близко к поезду, чтобы в этом свете рассмотреть миниатюры. Состав должен был тронуться с минуты на минуту. И вдруг я боковым зрением вижу, что на нас со страшной скоростью движется не человек даже, а какое-то огромаднейшее и очень пьяное чудище мужского рода. Страшных размеров! В грязной белой рубашке, расстегнутой до пупа, на рубашку надет пиджак. Чудище размахивает портфелем, его несет, оно приближается прямо к нам. И я понимаю, вот-вот в нас врежется. И все эти бесценные миниатюры сейчас улетят под поезд, их невозможно будет достать. И вот он почти уже врезался в нас, почти уперся в меня, но с немыслимой силой затормозил, поглядев мне прямо в глаза, и вдруг, узнав вскричал: Соловьев! Ё….й рот! И тут я понял, что настал миг моей великой славы! Всего одна фраза, но какие обстоятельства! И фраза какая! Вот это была высшая точка моей всенародной славы. Ведь свинья, свиньей, а узнал! Все остальное на эту тему меркнет. Все остальное фигня.
У вас юбилей 25 августа. Как будете праздновать?
Гулять буду. Хотя с удовольствием бы не гулял. Но тут понимаете ли придётся. Меня не заставляли – я сам профессию выбирал. А профессия публичная. Некрасиво не соответствовать. Тоже знаете ли пошло, — уехать куда-нибудь, переползти рубеж в одиночестве. Безвкусица, да? Вот и я так думаю.
Ну некоторые выбирают в этот день позицию – «сделайте мне праздник».
Хреновая позиция. Празднования юбилеев делаются не для себя. Они делаются для людей, с которыми прожита жизнь. А как она с ними прожита, и что это за люди – только я знаю. И праздник для них сделать могу только я.
25 августа — Ваш день рождения, а через два дня — День кино…
Да. На следующей неделе после дня рождения приходится пить пиво и есть оттягивающие супы. Но каждый год 27 августа, в День кино, я гулять прекращаю и выхожу на работу.
И какие планы на будущее?
Как Господь рассудит. Все что связано с работой в кино, всегда таинственно и не всегда понятно. Это даже не такая работа – кино, это такая судьба, я тут не властен. И потом, я абсолютно согласен с Булгаковым – строить планы даже на ближайшие полчаса такая глупость! Быть может Аннушка уже разлила масло.
Какой вы сейчас?
Вы так многозначительно спрашиваете, что хочется покраснеть и засунуть ноги под стул. Я такой же как всегда. И к сожалению, и к счастью. Мне так хотелось бы почувствовать, что от прожитых лет я стал умнее. Но нет, не скажу. На самом деле все тоже самое. В 20 лет я думал и делал практически тоже самое, что думаю и делаю сейчас. И никакого особого ума или хотя бы практичности во мне не прибавилось. Я и тогда думал, и сейчас, что самая главная трагедия в жизни человека, может быть единственная трагедия – это нереализованность. У Василия Шукшина, а он по-моему, один из гениальных русских рассказчиков, есть такая новелла, которая называется «Билетик на второй сеанс». Она заканчивается словами: «Нет! Ты это милый забудь! Билетика на второй сеанс не будет!» Да, и правда, всю жизнь про это надо помнить. А не сделано так много! Значительно больше чем сделано! И теперь уже ясно не будет сделано никогда.
Что-то от Вас зависело?
Вот уж нет. Это-то зависело только от постыдных обстоятельств придурочной жизни. Я же 80% времени просидел в каких-то чиновничьих кабинетах, на стульях, в ожидании, примут меня или не примут. А если примут, то что скажут. А говорили в большинстве случаев какую-то неопределенную муть. Я шел прочь, ощущая себя бедным Акакием Акакиевичем. Вот уж воистину унизительное, паскудное чувство. Вот этого времени, вот этой невозвратной жизни, мне действительно очень жаль. И билетика на второй сеанс это уж точно, у меня не будет!
У меня есть два фирменных вопроса. Что делать и кто виноват. Вы можете на них ответить?
Делать то, к чему имеешь склонность, то к чему лежит твоя душа. А кто виноват? Никто не виноват. Никогда и не в чем. Самое последнее дело искать виноватого. В тот момент когда я начну искать виноватого, я пойму что жизнь моя покатилась к концу.
