Юрий Витальевич Мамлеев

Необходимость ада для катарсиса

Юрий Витальевич Мамлеев
Юрий Витальевич Мамлеев

Юрий Витальевич Мамлеев, прозаик, драматург, философ, президент «Клуба метафизического реализма ЦДЛ», член французского Пен-клуба, лауреат премии Андрея Белого и Международной пушкинской премии (Гамбург — Москва), кавалер ордена Дружбы и председатель жюри премии «НЕФОРМАТ» сезона 2008–2009

Что такое нонконформизм в вашем понимании?

Если мы говорим о литературе, то это понятие означает, что писатель или поэт выступает против большинства, против существующего порядка. И нонконформизм — это всегда конфликтная ситуация, это неприятие общих норм, ценностей, традиций, морали и даже законов. Вспомните суд над Бодлером, суд над Флобером в XIX веке, когда их обвиняли в безнравственности, в «предании гласности вещей столь чудовищных».

Чуть позже в том же веке возникают и «проклятые поэты» Верлен, Рембо и другие великие бунтовщики, выступающие против привычных устоев, которые оказали невероятное влияние на поэзию XX века. Вот они — первые нонконформисты. И каждый из них предлагал не только новую форму, но и новое содержание, новые темы и новые решения для этих тем. Они разрушали устои общества и затрагивали очень болезненные для человека того времени стороны морали. Ведь до начала ХХ века на определенные темы были наложены вето, табу. С точки зрения современности, возможно, они покажутся нам смешными, но между тем тогда это имело большое значение. Ведь сейчас мы живем в очень необычной ситуации по сравнению с тем, как существовало человечество на протяжении нескольких тысячелетий. Впервые все допустимо — норм нет. Но тогда невозможно было помыслить об оскорблениях в сторону морали, религии и особенно власти в Англии, в России, в Испании — везде, где была монархия. Власть коронованной особы считалась сакральной, и это иное, уже незнакомое нам общественное сознание.

Но жизненный уклад — уклад того общества был разрушен ударом Первой мировой войны. Затем его остатки были окончательно растоптаны в революциях. И, безусловно, теперь у нас есть уголовное право и свод законов, которые контролируют систему, иначе при сегодняшней тенденции к свободе наше общество превратилось бы в джунгли, но факт остается фактом: к середине ХХ века в западном обществе уже многие запреты были сняты. Кардинальный перелом произошел в 60-х годах, когда издатель Набокова, выпустив роман «Лолита», оказался в тюрьме. Пусть на несколько дней, но это событие послужило поводом для грандиозного скандала, который коснулся тогда не только произведений Набокова, но и Генри Миллера, Берроуза и других признанных сегодня, но «неформатных» для своего времени классиков. После этого инцидента все запреты на издание произведений этих авторов были сняты.

Удивительно, что в то же самое время здесь, в России, мы находились под страшным прессом. Под гнетом жесткой цензуры рождалась наша литература. Вообще есть такое мнение, что искусство рождается из сопротивления, как контрреакция на запреты. И на начало 60-х пришелся, тяжелый период, который теперь принято называть периодом расцвета андеграунда — неофициального искусства. Так появлялась на свет наша литература, которой позже был присвоен титул нонконформистской. Яркий представитель того времени — Венечка Ерофеев. Он был настоящим нонконформистом в жизни и в литературе, ведь его произведения совершенно выпадали из контекста соцреализма. Однако удивительно и то, что в «официальной литературе» на тот момент тоже начали появляться вещи, которые были на грани. Тот же Распутин.

Но если мы говорим о нашем современном обществе — у него никаких табу не существует. Россия сегодня находится в периоде начального капитализма, который в свое время переживала Америка. Да, и они прошли этот путь от дикого капитализма и, можно сказать, не так давно пришли к урегулированию и исполнению законов. Коррупция и неуплата налогов там сейчас серьезнейшие преступления, и пусть это неистребимо окончательно, но с точки зрения общественной морали такое немыслимо. А общественная мораль занимает сегодня не только в Америке, но и на Западе в целом весьма значительное место. Попробуйте-ка там дать взятку полицейскому на дороге, ни одному человеку это просто в голову не придет! Но, возвращаясь к литературе, важно отметить, что возникает парадокс: существовать в обществе, где все позволено и можно выражать себя свободно и всеми доступными тебе средствами, гораздо сложнее. И, с одной стороны, идет коммерциализация искусства, а с другой — полнейшая вседозволенность, и это порождает хаос. Подобная ситуация, вполне вероятно, может спровоцировать упадок. Пусть это и обманчивое впечатление, основанное лишь на том, что слишком много выходит книг и среди них слишком много неудачных, халтурных. Но ведь и в 60-х годах тоже было немного поэтов и писателей, которые создавали литературу, в конце концов, их можно по пальцам пересчитать. Вот они тогда как раз и не издавались, издавалась литература совершенно другого рода — пропагандистская литература. Думаю, что и сейчас существует то же количество писателей, которые представляют несомненный интерес, а их произведения художественную ценность, но общее ощущение все же неприятное.

Коммерциализация и растерянность общества, конечно, сказались на том состоянии искусства, в котором оно находится сейчас. Но пройдет время, и литературные критики среди этого хаоса выделят то, что по-настоящему имеет ценность, и многое нам сегодня известное просто-напросто отпадет. А пока искусство находится в некоторой изоляции от общества, хотя его координация с обществом, его соответствие на высшем эзотерическом уровне человеку просто необходимо.

Возможно, как реакция на подобное состояние, в котором находится сейчас искусство, и появилось такое понятие, как «сетевая литература», литература, которая не издается, такой своеобразный «самиздат». Что вы думаете об этом явлении и как вы к нему относитесь?

Я считаю, что это явление выходит за пределы литературы. Это просто свобода самовыражения. Существуют сайты, объединяющие людей пишущих, «Живой журнал», форумы, где люди получили возможность высказываться. Но это не литература. Это очень важное, необходимое сейчас зеркало состояний общества. И наверняка там есть то, что представляет несомненную ценность хотя бы потому, что не укладывается в понятие формата. Не сомневаюсь, что в стихах и в дилетантской прозе содержатся ростки художественного момента. Но ростки ростками — необходимо еще и целостное ощущение, глубина. А главное — произведение всегда самодостаточно, всегда самостоятельно и всегда живет независимо от его автора, у них зачастую даже разная судьба. И разница между литературой и самовыражением, безусловно, есть. То, что перед вами художественное произведение, — это чувствуется, ощущается, особенно нами, у кого за плечами стоит великая литература. Произведение искусства отличает присутствие катарсиса.

Вы заговорили о катарсисе об эстетическом переживании, о сильном эмоциональном впечатлении, которое вызывают не реальные события, а их символическое изображение, о неком акте очищения, о переоценке ценностей. Но, кажется, сами греки в своих произведениях философского толка были гораздо мягче по отношению к человеку, ведь некоторые из них говорили о наличии «срединного пути», другие считали музыку вполне достаточным для этого средством. Судя по вашим произведениям, вы довольно жесткий человек. Это ваше сознательное решение или влияние времени? Откуда такая необходимость ада? Я говорю, конечно же, в первую очередь о вашем романе «Шатуны».

Необходимость ада для катарсиса в тот момент мне, скорее, диктовало время. Я не представляю, чтобы «Шатуны» могли появиться в XIX веке. Этот роман — отражение современного мира. На мой взгляд, события ХХ века привели к самой глубочайшей трагедии человеческого рода. Сегодня уже совершенно очевидно, что две кровавые войны, расизм, нацизм, коммунистическая система, общество голого чистогана, которое сводит все существование человека к деньгам, что особенно остро ощущалось мною тогда на Западе, когда на первый план выходит не сама личность, а ее деньги, разрушение духовных авторитетов, падение религии, которая первоначально имела божественный источник, падение ее институтов и недоверие к ним, глубокие разочарования большинства людей — все это создавало ощущение духовной пустоты. Человеческие страдания, кровь, попытки ухватиться за коммунистическую утопию, которые ни к чему не привели, и падение системы в бездну — все это обнажило передо мной противоречия человеческого существа, все, что было скрыто, вылезло наружу в своем каком-то чудовищном масштабе. Все маски были сорваны, рухнуло все, на чем держалась мораль. И вот эти состояния невозможно было описывать по-другому – только как адские.

В 60-е годы в моей квартире в Южинском переулке собиралось очень много талантливых, ярчайших людей: художники, поэты, писатели — наша группа, и многие из нас тогда чувствовали что мир, в который мы попали, и есть ад. Но то, что творилось вокруг, давало нам силы и давало желание жить, неистребимое, то самое, которое заложено в природе человека. Жажда жизни, она, наверное, есть и в аду, ведь бытие — сумасшедший, божественный дар, и не важно, где ты — в преисподней или в срединном мире.

Бытие больше жизни — оно бесконечно, так что мы все же были счастливы, потому что бытие и есть счастье само по себе, но общая ситуация переживалась нами очень глубоко — драматически. Оттого и рождались такие крайние произведения. Существуя в подполье, мы знали, что все то, что мы делаем, невозможно будет опубликовать, потому мы и были совершенно свободны. У нас не было даже самоцензуры. Мы не сдерживались. Мы писали друг для друга, и это читалось в узком кругу, для своих. Мы остались тогда совсем одни, потому что это человек XIX века приходил в мир полный традиций, где были семья, церковь, государство, царь-батюшка. А в социализме 60-х никаких устоев уже не было, и никто не верил в благостный коммунизм, оттого и герои моих книг заходили так далеко. Они переступали черту, они сдвигались в иную плоскость, надевали маски монстров. И в этой обстановке духовной анархии они искали ответы на последний вопрос, на вопрос, на который не дано получить ответа человеку. Они находились в ситуации мальчиков Достоевского, мальчиков, которые пытались выйти за грань возможного и оттого разрушали сами себя. Они не просто злодеи. В основе их обреченности — поиск выхода. Мои герои направлены в беспредельность, в бесконечность.

Как интересно. Мы снова пришли к тому, что для вас на тот момент не существовало цензуры, но была внутренняя свобода, и получается, что ваша ситуация некоторым образом совпадает с теми условиями, в которых находится современный творец. Ведь сегодня, если ты не надеешься на публикацию, ты просто выкладываешь рукопись в Интернет.

Но есть существенное отличие: тогда была драматическая ситуация и произведения рождались из сопротивления, духовного сопротивления. Мы пытались прорваться, выйти из этого адского круга, изменить что-то, хотя бы для небольшого количества людей, для своих. Этого сейчас нет. Но нет и необходимости в сопротивлении. Так что главная задача на сегодня — менять сознание, менять духовный климат в лучшую сторону. И большая ответственность лежит на каждом из нас, потому что чаще всего приходится бороться в одиночку, и все чаще в первую очередь с самим собой. Главное только — найти в этом высший, нравственный момент.

То есть сегодня нонконформизм в искусстве невозможен?

Да. Потому что не существует общей ситуации. Ее даже трудно уловить, и это порождает сложность выбора. Но это хорошо для тех, кто определил свой путь.

В таком случае не кажется ли вам начало нового века более жестоким по отношению к молодому человеку, который пока находится в поиске ориентиров? Или суть и природа вещей не меняются?

Суть и природа вещей, конечно, не меняются. И не скажу, что время сейчас жестоко. Я бы сказал: оно равнодушно. Оно просто игнорирует. Другое дело, что духовная сторона жизни сегодня заброшена, есть — назовем их так — «оазисы». Но все же в этом хаосе наблюдается и серьезное преимущество: в нем есть все. Ведь, когда наступает порядок, что-то отсекается, что-то уходит в тень, в маргинальность, в запрет. Не бывает явлений, состоящих из одних только минусов. В хаосе можно обнаружить очень многое! И те, кто имеет мощную духовную индивидуальность, смогут найти себе место, потому что таким людям открыто все. Вот именно об этом сейчас и стоит задуматься в первую очередь — о том, как обрести себя. Один современный немецкий философ рассказал мне как-то историю из своего детства, которая произвела на него очень сильное впечатление и повлияла на всю его дальнейшую судьбу. Он был маленьким мальчиком и проводил свое лето в деревне у бабушки. И вот однажды он играл и потерял свой любимый мяч. Он пришел к бабушке, заплакал и рассказал о своей потере. А она ответила ему: закрой глаза и ни о чем не думай. Теперь запомни: то, что сейчас внутри тебя, — это всегда будет с тобой. Этого у тебя никто и ничто отнять не в силах. Теперь открой глаза. Все, что ты видишь вокруг, — все это может быть отнято, все это временно. Это история о духовности, неуничтожимости бытия. С этих позиций, мне кажется, и нужно рассматривать любые ситуации. Всегда существовали люди, которые были готовы менять себя и пространство вокруг себя. И мы можем и должны меняться! И когда это явление охватит множество людей, то за ними непременно начнет меняться и общество.

Что же тогда такое неформат?

Неформат — это то, что не укладывается в рамки современной литературы. И Пушкин являлся неформатом для современников, когда поэт Кукольник был в формате. С другой стороны, таких поэтов, как Гомер, Вергилий, Данте, сегодня мы отнесем скорее к понятию «неформат», хотя они полностью укладывались в мировоззрение своего времени. Таким образом «неформат» — это довольно сложное и широкое понятие, иногда даже неуловимое. Ведь оно охватывает скандальные (в смысле нарушения общепринятых литературных норм) произведения и в то же время включает в себя разнообразные творения, отличающиеся от основного потока современной литературы или по необычности содержания, или, напротив, по подходу к решениям самых обычных тем. Да, самые обычные темы могут решаться в самом необычном ключе. Убедительный пример — пьесы Чехова, которые в его время принадлежали неформату и только позже стали мировой классикой, благодаря тому что в этих пьесах за вуалью обыденной жизни скрывался глубокий подтекст, подтекст, лежащий на нескольких уровнях. И большинство великих произведений можно назвать неформатными для своего времени. А некоторые из них сначала даже оплевывались, перед тем как становились классикой. Несомненно, независимая литературная премия «НЕФОРМАТ» — по самому своему принципу может способствовать возрождению великой русской литературы, прославившей Россию во всем мире. И это зависит от вас, молодые авторы! Важно, я считаю, не столько отходить от формата ради самого этого различия, сколько создать отличающиеся своей глубиной и новыми подходами подлинные художественные ценности. И я желаю вам независимо от того, какие формы вы выберете, продолжать эту линию глубинного философского подтекста, проникающего в самые тайники бытия, которым отличалась наша литература. И, соединив с этой линией ту необычность содержания, оригинальность мысли и самобытность — то, что всегда отличало неформат от посредственной литературы, — вы внесете вклад в великое дело восстановления того непостижимого уровня, благодаря которому русскую литературу XIX века по праву считали «третьим чудом света» в сфере мировой культуры. Это фантастические задачи, но именно великая цель вызывает к пробуждению великие силы и энергии!

С вопросом «что такое неформат», с каких позиций рассматривались произведения, присланные на литературный конкурс мы обратились и к независимому эксперту премии Дмитрию Голынко – поэту, критику, теоретику культуры, научному сотруднику Российского Института Истории Искусств, чьи интересы лежат в области теории и практики современного русского искусства, в его взаимодействии с авангардом.

Исследования Дмитрия Голынко затрагивают и литературную теорию, и проблематику гипертекста, а так же посвящены развитию русского электронно-медиального искусства.

Что же такое неформат и что лично Вы подразумеваете под этим понятием?

Разумеется, разные критики назовут кардинально несхожие критерии, я хотел бы перечислить здесь принципиально важные для меня, пусть они и будут носить оттенок субъективности.

Первый критерий – это предельная серьезность при почти полном отказе от ироничного или циничного взгляда на реальность, а также от игрового пародирования высоких культурных ценностей. Общая проблема современной русской литературы, на мой взгляд, в том, что травестийный опыт соц-арта и концептуализма был усвоен чересчур буквально. Даже вполне внятный разговор о вещах трагичных или возвышенных – будь это история, язык, время, человечность или вероисповедание – сегодня редко обходится без комичных гэгов или шутливого глумления. Разумеется, я не ратую за угрюмую «звериную» серьезность; что мне бы хотелось видеть, это более высокую степень адекватности и зрелости при попытке осмыслить ту далеко не веселую и карнавальную историко-социальную реальность, которая составляет сюжетный фон для большинства современных произведений.

Критерий второй – это четкая и жесткая позиционность, эстетическая, социальная или экзистенциальная. Специфика русской литературы, на мой взгляд, в ее несколько излишней амбивалентности, желании свести вместе противоположные точки зрения, идеологические риторики и ролевые стратегии, и тем самым, обесценить и развенчать возможность какой-либо одной универсальной правды. В современном контексте «неформатным» для меня будет текст, где как раз воинственно и безапелляционно отстаивается то, что существует одна правда, одна истина и один мир. Возможно, сегодня проект такого текста выглядит чересчур утопическим. Но появление его, безусловно, революционизирует сознание, раздвинет его устойчивую «форматность», и покажет, насколько сегодня в цене и дефиците твердая, откровенно артикулированнаяавторская позиция.

И третий критерий – это сетевое сознание, то есть включенность автора в разные сферы интернетовской активности, самоидентификация в качестве представителя нового компьютерного поколения, а также построение культурного диалога в необъятной виртуальной среде. «Неформатный» текст показывает, насколько литературный язык и социальные модели получили невероятное ускорение в результате развития новых электронных технологий, и насколько масштабы это ускорения еще по-настоящему не осознаны. В таком тексте глобальная сеть будет представать и территорией свободы, предоставляющей дотоле неопробованные творческие импульсы, и зоной тотального контроля, по отношению к которому необходимо выработать достойную дистанцию.

Безусловно, все эти параметры не исчерпывают понятия «неформат», да и вряд ли они когда-нибудь сойдутся в одном произведении. Тем не менее, благодаря этим нескольким признакам «неформат» возможно распознать, распропагандировать читательской публике и подвергнуть критичному осмыслению.

 

подробнее там

Related Posts

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.