Михаи́л Бори́сович Пиотро́вский — советский и российский историк-востоковед, арабист, организатор музейного дела, доктор исторических наук, профессор. С 1992 года — директор Государственного Эрмитажа. Сын выдающегося археолога, многолетнего директора Эрмитажа, академика Бориса Пиотровского.
Михаил Борисович, что такое Эрмитаж?
М.П.: Для каждого нормального человека работа – это часть жизни. Эрмитаж для меня является большей частью моей жизни – местом, где я не только работаю. Здесь я, можно сказать, вырос, здесь занимаюсь административной и научной деятельностью. Словом, Эрмитаж – это идеальное место для работы и жизни.
Каково Ваше отношение к актуальному искусству?
М.П.: К актуальному – еще не сформировалось, рано. У нас вполне серьезное отношение к искусству ХХ века, потому что он уже закончился. И это искусство архивируется и показывается. Но понемногу – ему еще нужно пожить.
Насколько важно для современного человека, считающего себя культурным, прикосновение к традиции? Достаточно ли быть в струе актуального?
М.П.: Серьезное отношение к актуальному искусству может возникнуть только тогда, когда люди приходят к нему от классического. Ведь на самом деле разницы между ними нет. Разве только во времени: это – сегодня, а то – вчера. Прикосновение к культурному наследию обязательно, потому что человека от животного отличает очень немногое, в частности – наличие культуры, которую необходимо усваивать, она не передается с генами. Нация отличается от другой нации своеобразием своей культуры, а не формой носа – носу у нас давно похожи. И Эрмитаж как раз такой музей, где существует множество уровней прикосновения, приобщения к культурному наследию. Можно прийти и просто ахать: какая роскошная позолота! А можно рассматривать, как тонко прописан ноготок у Мадонны Литта. И то, и другое, по сути своей – приобщение к культуре. Ведь малограмотность – одна из типичных черт современного общества, сменившая безграмотность. Поэтому-то мы и все время воюем с государством, которое относит работу с культурным наследием к социальной сфере, к этакой помощи неимущим. В то время как сохранение наследия – это важнейшая обязанность государства. Оно тут не руководить должно, а обеспечивать внутреннюю и внешнюю безопасность – сохранять культуру. Все остальное вторично. И наша задача – остаивать такое понимание его роли. Культура это обязанность государства, а не деятельность, которая этому государству помогает.
Что лично Вас потрясает в Эрмитаже?
М.П.: С одной стороны, уже ничего не потрясает, с другой, потрясает все. У всех, кто работает в Эрмитаже, ощущение какого-то ежедневного праздника. Я думаю, каждый из нас не раз про себя повторял: «Какаое счастье, что можно просто так идти по его залам, наблюдать виды из его окон…» Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете – это-то и потрясает. Эрмитаж сочетает в себе все: и величайшие картины величайших мастеров, которые нам завещала Екатерина, и совершенно удивительное ощущение истории, которого нет ни в одном другом музее мира. Здесь рядом висят и Матисс, и Рембрандт. И если Матисс поселился в Эрмитаже не так давно, Рембрандт был всегда. А главная особенность нашего музея, что это не совсем дворец, превращенный в музей. Это естественное слияние дворца и музея: когда то он был больше дворца, теперь он больше просто музея. Вот это всех потрясает.
А что такое роскошь?
М.П.: Вещи Фаберже или кинжалы персидских шейхов? Скромный ночной халат Петра или нескромный ночной халат Петра? Не знаю. Все, что художественно, — роскошь, все. Что малодоступно – роскошь тоже. Эрмитаж – символ роскоши. Доступной всякому, но до известного предела.
Где Вы чувствуете себя в своей стихии?
Везде. Я по профессии – востоковед, а значит живу одновременно в нескольких цивилизациях. И Эрмитаж для меня большой дом. К сожалению, в нем нельзя закрыться. Это открытый дом и здесь всегда много гостей. Это музей, рассказывающий о многих культурах. Человек, который много видел и знает не только западно-европейское искусство, но и восточное, и русские иконы, и византийские, и китайские фрески, и первобытный каменный кинжал, постепенно начинает себя чувствовать в совершенно разных обстановках спокойно, хорошо, как дома. И в этом есть великий смысл культурного просветительства и культурного глобализма: чтобы люди разных культур ощущали себя не одинаковыми велюровыми макдональдсами и не разделенными, говорящими на разных языках, не понимающими друг друга, но людьми, которые легко могут перемещаться из одного культурного контекста в другой.
На чем держится мир?
М.П.: Мне кажется, на некой рациональной красоте. Но не красоте розовых щек. На красоте тонкой архитектурной детали.