Дейди Ноу Лейрана
Дейди Ноу Лейрана
Дейди Ноу Лейрана

Смешливый, юркий, подвижный и совсем небольшого росточка, что редкость для тех краёв, он возник из зыбкого воздуха недалеко от входа в дом, на красной каменистой почве саванны.  «Меня зовут Дейди. Дейди Ноу Лейрана». –  Сказал и захихикал, как будто на редкость удачно пошутил. Его многочисленные браслеты и украшения весело запрыгали в такт, а его широкое чёрное лицо, похожее на маску эбенового дерева, украсила белоснежная улыбка.

Для нас, европейцев, имя – не более чем родительский каприз, приправленный грузом семейной ответственности, который несёт на себе наша фамилия, но для человека из племени имя – это визитная карточка или скорее даже зеркало, которое держит перед ним мир. Нашего сафари-боя в глубоком детстве «Дейди»  назвала мама, и в этом мягком сочетании букв не было никакого смысла, разве только сквозила тихая ласка. А в школе за хорошую учёбу его прозвали «Ноу» («Know»), что в переводе с чуждого английского означает «знать». А ещё у него всегда была “лейрана”, и так назвали его в племени. “Иметь лейрану” значит быть быстрым, активным. У кого есть “лейрана”, тот не сидит спокойно, ему вечно больше всех надо.

В Африке не до абстрактных понятий, так что из путаных объяснений, что же такое “лейрана”, я поняла одно: если у тебя есть лейрана, значит, у тебя есть устремления, цель. «У меня и дед был такой! – горделиво сказал Дейди.  – Это он сюда перебрался. И белых тоже не боялся! – Снова закачались браслеты и ожерелья, а в тусклом свете блеснула перламутровая пуговица на лбу. –  Я покажу вам слона», – хвастливо сказал он и облокотился на свою дубинку, точнее, на отполированный временем длинный и крепкий корень какого-то растения, которым он пользовался как посохом в переходах и который при желании мог служить грозным оружием. Мы оба приготовились ждать. Пять утра – раннее время для завтрака и, с непривычки, тяжёлое время для сборов. Небо только начинало светлеть, а низкие заросли выступать из темноты.

Неожиданно Дейди выпрямился и указал на землю за моей спиной: «Леопард!» – испуганно воскликнул он и сел на корточки. Я оглянулась в ожидании увидеть свирепую кошку, готовую к прыжку. «Очень маленький», – добавил Дейди. Я в недоумении покрутила головой из стороны в сторону. «Очень-очень маленький. Большой никогда бы не подошёл так близко к жилищу», – тихо и очень серьёзно сказал мой сафари-бой. Я присмотрелась к каменистой почве, чуть прикрытой нежным бархатом пыли, теперь уже в надежде увидеть очень-очень маленького леопарда, но увидела лишь еле заметный след там, куда указывал проводник. «Давно ушёл. Был здесь около трёх ночи», – сказал Дейди Ноу Лейрана и замолчал.

Дейди продолжал сидеть на корточках, глядя на землю в размышлении, и я воспользовалась этой паузой, чтобы как следует его разглядеть. Несмотря на все обязательные для мужчины украшения, что-то неуловимо отличало его от соплеменников – он брил голову! У масаев только женщины бреют голову, мужчины стригутся лишь в день тяжёлой утраты, раз или два в жизни. Спрашивать о потерях напрямую было, на мой взгляд, не очень-то вежливо, и я начала издалека: «Ты здорово говоришь по-английски!» Он кивнул: «Мой отец мне сказал, что надо учиться в школе. У нас в семье было тридцать семь человек. Это считается большой деревней. У папы шесть жён, а все остальные мы – его дети. Это и есть деревня. Он работал здесь – на этой ферме для белых людей. Но он не говорил по-английски. А белые люди приходили и спрашивали, как мы живём. Он ничего не мог объяснить. Белые люди все время спрашивают, а отчего у вас одного зуба нет, а почему в ушах дырки, зачем шрамы, но мой отец не мог сказать!» – Дейди сложился от хохота, а потом встал и выпрямился во весь рост, улыбаясь так, чтобы я увидела – у него действительно нет переднего нижнего зуба.

«Когда его вытаскивают, у тебя не должно быть крови – это значит, ты смелый! – Он помрачнел. –  Но уши у меня, как у тебя, – без дырок. И шрамов нет. Я учился в школе. Там не разрешают. Моя учительница сказала, что я не должен так делать… Зато мне дали второе имя! Но если ты учишься в школе, нельзя делать то, что делают все самбуру и масаи. А когда приходишь домой, там всё по-другому. Мне постоянно твердили: “Эй ты, школьник, оставь-ка свои штучки…”  У меня как будто две жизни. Но я рад, – теперь он заговорил затверженной скороговоркой, – потому что я знаю, как говорить с белыми. Я работаю сафари-боем. Я умею общаться с белыми людьми. Я рассказываю им о нас. Я показываю им саванну. Я могу подвести их к диким животным очень близко. Я умею это делать так, чтобы не было опасно: я знаю эти места, я всегда здесь жил. Я тебе всё-всё расскажу, и сегодня ты увидишь сама! А ещё я могу жить и как белые, и как люди племени».

«А где ты живешь?» – Ближайшая деревушка, которую я увидела с самолета, казалось, лежит отсюда километрах в пятидесяти. – «У меня нет деревни. Только одна жена. Больше мне не дают, ведь я не как все. А живём мы здесь, на территории фермы, – в пятнадцати километрах, это совсем недалеко, поэтому я могу ходить туда обедать. Пообедаю и потом снова вернусь. Я же не могу есть, как белые! – Он опять расхохотался. – Я молоко пью и кровь. – Откуда-то в его руках возникла белая щепочка, он засунул её в рот и сладко пососал. – Но если у меня будут ещё коровы, я тогда буду богатый и тогда, может быть, будет ещё жена», – он мечтательно улыбнулся.

Теперь я думала только о том, чтобы мои спутники задержались ещё чуть-чуть, хотя бы ненадолго; я не хотела заканчивать этот разговор. Сейчас Дейди готов говорить, но кто знает, что случится с его настроением, когда он увидит хозяев лагеря? Мне хотелось заглянуть в судьбу человека, который так дорого заплатил за свой английский – по сути, изгнанием из племени. Бритая голова, как знак вечной потери, и сто километров в день, потому что невозможно разделить трапезу с белыми… На работу 15 километров, потом днём ходить с туристами, на обед – домой, а после обеда вернуться в лагерь, и ещё одна прогулка, и потом снова обратно! Каждый день по саванне, которая дышит жаром, по бескрайним просторам с редкими островками зелёной растительности, под палящим солнцем, по земле, которая к полудню начинает трескаться на глазах…

«Как же ты ходишь днем? Очень жарко!» – «Да я же недалеко хожу. Это до моей деревни теперь идти далеко. Туда целый день идти. Но мы все так ходим. Из деревню в деревню. Жарко – это не страшно. Это утром в саванне опасно. Я когда в школу ходил – туда двадцать пять километров идти и двадцать пять обратно, вот это плохо было. В четыре утра, как раз все животные на охоте. Отец полдороги провожал, чтобы ни слоны, ни львы, ни леопарды – никто не напал. Девять лет я ходил…»

Я не могла во всё это поверить! В моей голове носились тысячи вопросов, но возник почему-то самый дурацкий: «А если ты встретишь леопарда?» Дейди снова рассмеялся, оторвал от земли тяжёлую палку и погрозил ею в воздухе. «Это корень одного дерева – очень крепкий. Если увидишь леопарда, надо просто ударить его изо всех сил по носу – и всё». – Он озвучил сцену битвы. – «Значит, он должен подойти к тебе близко?» – «Конечно!» –  сказал Дейди Ноу Лейрана и снова засмеялся так, что я уже не знала, правду он говорит или морочит мне голову, однако никаких других вариантов, судя по всему, история не предусматривала. Уже потом, в племени, я видела мужчин, которые держали в руках длинные жерди (они называют их копьями), украшенные на конце ухом льва, и узнала, что это удачливые охотники, которые смогли защитить свои стада от угрозы, но Дейди был первым аборигеном,  которого мне довелось не просто увидеть, поговорить с ним.

«Расскажи, а как ты живешь? Ну просто – что ты делаешь каждый день? Если тебе не надо к белым?» – «Я встаю в четыре утра и иду посмотреть, как там моя корова. У нас денег нет. У нас коровы – главное, мы берём у них кровь. А ещё есть козы, овцы. Вот я встаю и сначала иду посмотреть, куда я погоню свой скот. Нужно беречь свой скот. Но сначала проверяю, нет ли больных, потом приходит моя «мама» (так здесь называют жён) – она доит животных и делает мне завтрак – коптит молоко. Потом дети гонят скот, куда я укажу. Днём я почти всегда здесь – с гостями. А вечером прихожу и ужинаю с семьёй. Мы обсуждаем, куда погоним скот, где хорошая трава, нет ли там хищников: может, это плохая сторона или кто-то уже погнал туда свой скот? Потом я смотрю на своих любимых и думаю, что я могу сделать для них. Но иногда мне кажется, что я больше не хочу следить за скотом, но кто же будет это делать, как не я? Иначе останешься без еды».

«А о чём ты мечтаешь?» – «Да, я иногда мечтаю! Я мечтаю увидеть очень большие здания. Когда дома поставлены один на другой. Я думаю: интересно жить в городе. Я думаю: города – это прекрасные места. Но многие наши не хотят об этом думать. Мы живём в дикой природе. Наше место здесь. А я однажды со школой был в маленьком городе… Правда, быстро устал – там тяжёлая жизнь. Очень быстрая. Но может быть, можно привыкнуть?»

Я вспомнила эти слова, когда спустя неделю в Найроби мы подъехали к рынку. Нас отговаривали покидать машину, но я очень просила. С нами было четыре телохранителя, они держали нас кольцом, а вокруг водоворотом – опасные, страшные, потерянные чёрные: те, у кого когда-то была лейрана, те, у кого когда-то была мечта…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.